Августовский день встретил её порывами ветра и робким, но всё же нежным солнцем, мазнувшим по лицу приветливой лаской-касанием, словно чьи-то мягкие подушечки пальцев. В это время года на коже проступали едва заметные веснушки, которые Василиса отчаянно припудривала в юности, а после с присущим зрелости прагматизмом решила, что и так сойдёт. К тому же Костя говорил, что веснушки ей идут, она с ними выглядит совсем девочкой, словно спелое яблочко. Василису подобный комплимент малость смущал, но Костя говорил с такой обезоруживающей уверенностью, после чего целовал эти самые веснушки, что сомневаться не приходилось.
Солнце солнцем, а ветер был прохладный - Мудрова ощутила на себе всю его силу, стоило открыть на балконе окно и высунуться наружу, дабы определить, что же сегодня надеть. Питер был непредсказуемым, и практическая проверка никогда не бывала лишней. Одного взгляда за окно было мало - некоторые индивидуумы могли и в шортах выйти, им всё ни по чём, и когда-то она велась на подобные картинки, за что расплачивалась простудой, а то и вовсе какой-то затяжной хворью навроде гриппа. С тех пор она стала мудрее.
Белоснежный плащ, висевший на вешалке, буквально гипнотизировал и взывал к здравомыслию всем своим видом. "Надень меня, Васька, а то вечером возле воды продрогнешь до косточек". Мнилось, что он в самом деле с ней разговаривает, совсем как та собака, похожая на волка, которую она встретила в Петергофе. Животные и одежда не умеют разговаривать, - напоминала себе Василиса и списывала всё на напряжённый график работы и расписание лекций, что некогда было и чаю выпить. Ей мерещится всякое от усталости.
Недолго думая, она сняла с вешалки плащ и накинула на плечи, слабо подвязавшись поясом. Плащ ей подарила подруга этой весной, присовокупив к подарку воистину гениальную фразу - "ты же любишь заморские вещи, Васька! вот тебе привет из самого Милана!" Почему подруга называла зарубежные страны заморскими оставалось лишь гадать, однако, Василиса усматривала в этом некую занятность. Её это даже веселило и вызывало на губах неподдельно-довольную улыбку, причин которой она и сама не понимала. Просто на душе становилось как-то тепло что ли, уютно, будто домашней печкой или костром повеяло.
Когда парень врезался на неё на всём ходу, уткнувшись в телефон - эка невидаль в центре Питера! - Василиса с трудом сдержала поток отборной брани, рвущейся наружу, словно неожиданно найденный святой источник. Тёмно-коричневое пятно с небывалой скоростью расползалось по белоснежной ткани, да к тому же было горячо. Под плащом на девушке была тонкая рубашка тёмно-синего цвета и, надо сказать, от ожога её только это спасло. Мысленно сосчитав до трёх, Вася напомнила себе, что она девица воспитанная, из уважаемой семьи, да к тому же учёная, а, значит, крыть незадачливого прохожего забористыми ругательствами было негоже. Хотя до чёртиков хотелось!..
Вася на миг вскинула руку, сжала указательный и средний палец в странном жесте, будто хотела сотворить заклинание. Мысль, конечно, абсурдная. Не стоило перед сном, когда Костя пошёл спать, смотреть сериал про ведьм и вампиров. Василисе всю ночь снилось, что она ведьма и умеет творить всамделишнее колдовство. Костя за завтраком посмеялся, сказал, что у неё слишком бурное и такое подвижное воображение, и, пожалуй, был прав. Какое колдовство в Санкт-Петербурге? Меньше сериалов и книжек в жанре "фэнтези" читать надо, Вася, здоровее будешь!
Мудрова поджала губы, провожая взглядом виновника происшествия - мобильный телефон последней модели, который мужчина поспешил убрать в карман.
— Бич современности - гаджеты. Они делают нас ближе и дальше одновременно, а ещё служат причиной катастроф, - Василиса старалась не грубить. Более того старалась не быть резкой. Она никогда не была материалисткой, не убивалась из-за сломанного ногтя, испортившейся помады или стёсанных набоек на туфлях, а то и вовсе неожиданно переломившегося каблука, но плащ было жалко хотя бы по той простой причине, что это был подарок от близкого человека. А ещё через два часа у неё рабочая встреча, и времени на то, чтобы съездить домой и вернуться обратно попросту нет.
Вася опустила взгляд ниже, осматривая залитый кофе плащ. На тёмно-синюю рубашку тоже попало несколько капель, но на тёмной ткани было не так заметно, и всё же явиться в таком виде на встречу не могла позволить себе даже такая (не)материалистка, как она. Мудрова вздохнула.
— Что? Купить новый плащ? - усмехнулась она, наконец-то, позволив себе разглядеть нерадивого незнакомца получше. Высокий. Выше неё на голову. Красивые, но до жути встрёпанные волосы. Привлекательное лицо. Вася бы назвала его красивым, если бы не злилась в тот момент, пытаясь придумать, что делать. Это всего лишь одежда, но встреча и правда была важной. Попробовать перенести?
— Не думаю. Человек, предлагающий купить незнакомке новый плащ за разлитый кофе, не из моего круга общения. У меня таких друзей нет, - несмешливо проговорила Василиса. Они с Костей были, что называется, среднего достатка, но "добытчиком" в семье в основном был он, Василиса в своём НИИ хоть и получала значительное довольствие, но звёзд с неба не хватала.
— Ох, молодой человек, ну и задали вы мне задачку! У меня скоро встреча по работе, а я живу на другом конце города, никак не успею съездить, чтобы переодеться. Смотрите в следующий раз по сторонам! - Василиса полезла в сумку в поисках влажных салфеток в надежде хоть немного поправить положение. Интересно, сможет ли она уболтать Петра Олеговича на встрече так, что он не заметит пятен?

Давненько на него так не смотрели. Приятный солоноватый привкус коктейля во рту сменяется кислотой тревожного налета на языке.

Авантюрин прекрасно осознает: он привлекателен. Стройный молодой юноша с красивым лицом и глазами диковинной породы. Его единственный шанс навсегда откреститься от вожделеющих взглядов - изуродовать себя до неузнаваемости. Готов ли он пойти на такой шаг? Да вполне себе, на самом-то деле, его тяга к саморазрушению, которой он пока еще не научился в самом себе подмечать - то придет с годами, немного пугающая, но почему-то нежно любимая черта, ох, как же он будет обожать это собственное бессознательное стремление сложить голову на ближайшую плаху, - весьма сильна и плохо управляема. Так что: готов-готов. Да только вот смысла теперь не видит.

В коридорах офиса Корпорации, на улочках Пир-Пойнта, даже за столом рулетки в помещении казино по ту сторону прикрываемых за их с Яшмой спинами дверей, на него смотрели с интересом и заочной симпатией и женщины, и мужчины. Это не вызывало никакого отторжения, быть может, даже было лестно. Если бы ему не было столь мало лет, и если бы он вел себя, ммм, чуть более нормально - его вполне могли бы пригласить на чай, кофе, вино, кино, домино. Девчушка с прыгучими кудрями из маркетинга или парень в строгих очках из договорного отдела - без разницы. Он бы даже согласился, без единого сомнения. Не только на встречу, но и на встречу с продолжением. А почему нет? Вопреки стараниям бывших хозяев, у него нет какого-то посттравматического расстройства, нет проблем с сексуальностью, а благодаря рабству - теперь нет проблем и с понимаем того, как с той самой сексуальностью обращаться в отношении мужчин. По крайней мере, он свято в подобное верит, буквально занимается время от времени настройкой и калибровкой собственного самоощущения.

Но здесь - иное. Здесь на него по первости смотрят как на товар. Как на куклу, которую можно купить за пару тысяч кредитов, как на мальчонку из числа тех, что выходят на улицы по ночам и сосут вот таким сальным богачам за конфетку и обещания лучшей жизни, что никогда не выполняются.

А то и вовсе как на того, за кого не надо ни платить, ни расщедриваться на обещания - чье согласие или несогласие вообще не имеет значения. Достаточно просто захотеть и взять. Силой так силой, а чего б нет-то? И вышвырнуть после: пусть и не на бетонный пол камеры, но на асфальт мостовой. Здесь тоже разница не велика, нагие коленки в кровь разбиваются и там, и там.

Ох, его прямо-таки знатно опрокидывает в состояние острого неприятия происходящего в моменте. Зрачки в причудливо разноцветных глазах сужаются до размера укола булавочной иглой. Зато как приятен миг разгона этих качелей самоощущения в обратную сторону: Яшма всего лишь называет его новое имя, а взгляд у представленного Карбейном меняется в одночасье. Тот все еще алчен глазами, но теперь смотрит на Авантюрина также, как смотрит и на саму Яшму: вожделея недостижимого.

Имя - это очень важно. Узнаваемое, мгновенно обозначающее положение. Проходя к месту за столом, Авантюрин думает: ух ты, какой неожиданный урок. Нет ничего ценнее положения, а лично в его конкретном случае - Опорного Камня. Остается надеяться, что он никогда об этом не забудет.

- Юное дарование весьма радо знакомству, - заискивающе-дружелюбная улыбка ложится маской почти что сразу, почти что без огреха в виде желания оскалиться. Почти что. - О, и еще юное дарование не отказалось бы от бокала холодного шампанского, - которое не очень-то пришлось по вкусу, но это именно то, что нужно. Дабы не отвлекаться на необходимость деланного смакования, а чтобы оно правда пилось без особого рвения.

Блэк-джек оказывается занимательной игрой. Простые до безобразия правила - нужно только уметь считать и ждать хорошие карты. Не так азартно, как рулетка, ведь требуется и еще пытаться угадывать, дешифровывать, читать лица прочих игроков за столом, не отдаться толком воле Фортуны, но все-таки весьма недурно. Авантюрин права увлекается в какой-то момент, переставая обращать внимание даже на собственную неприязнь к некоторым вынужденным соседям по столу. Выигрыш - потому что ему позволили выиграть, беспроигрышная тактика для нагона аппетита новичку. Проигрыш - потому что это всего лишь вторая партия в его жизни. Снова проигрыш. Снова выигрыш. И еще, еще, еще… Взгляд невольно цепляется за неожиданно яркое пятно - поднесенный Яшме коктейль призывно-розового цвета, - а затем…

С теми, кто однажды в моменте просто решил: довольно, а после задушил несколько человек цепью с ошейника на собственном горле - с такими бывает очень трудно. Потому что у таких хорошо развиты инстинкты: дают - не верь и выбрось, бьют - не скули и бей в ответ. Едва ли что Карбейн, что того люди ждут, что холеный с виду малолетний мальчишка не замрет растерянным кроликом перед прицелом, а изловчится ударить с локтя одного из вооруженных людей в пах, когда тот начнет заходить ему за спину, вывернется и уведет пистолет из поясной кобуры.

Авантюрин не умеет стрелять в живых людей. Только по мишеням в тире Корпорации. Да и, право слово, как бы ему помогло обратное? Вот и Карбейн ухмыляется, показательно милостивым жестом запрещая своим людям стрелять первыми. Мальчишка не целится в него - мечется прицелом от одного до другого, но что может сделать один юнец с пистолетом против четверых хорошо обученных мужчин с короткоствольными винтовками? Собственно говоря, мальчишка вроде бы как даже смекает, вон, губы судорожно облизывает и...отводит пистолет в сторону, демонстрируя разведенные в стороны руки.

- Прошу прощения, - напряженно говорит Авантюрин, якобы неловко улыбаясь в сторону того, кому хорошенько так локтем досталось в пах. - Рефлексы. Дядюшка, а что происходит-то?

Карбейн продолжает ухмыляться. Просит всех прочих опуститься на свои места и продолжать игру: делать вид, что не происходит ничего. А сам, поправляя тесноватый на уровне брюха жакет, говорит: то, что тебе, мальчик, пока еще непривычно, видимо, но по долгу выбранной тобой службы едва ли должно удивлять. Говорит: ты, мальчик, сядь обратно за стол вместе со всеми, а затем передай Алмазу то, что дядюшка Карбейн нашепчет тебе на ухо. На сдачу можешь даже забрать дядюшкины карты - они чертовски хороши в этой партии.

Авантюрин вдруг посмеивается. И то не веселье отнюдь. Нет-нет, ему не то что бы страшно, но он совершенно растерян. И очень сильно нервничает, до сердцебиения в глотке, до тошнотворной пустоты в, казалось бы, залитом от души коктейлями и шампанским желудке. Он не понимает, что ему делать.

Когда ты один и ставишь на кон лишь самого себя - все всегда многим проще. А единственный его опыт в жизни, когда надо было защищать другого человека - любимую сестрицу - подсказывает: беги, уходи отсюда всеми правдами и неправдами, лги, льсти, договаривайся, но беги. Потому что ты ничего не можешь сделать.

Не мог. Тогда, будучи мальчиком с именем, которое не сказало бы ни единой душе из числа захватчиков, ни о чем, кроме как о том, что нож в твоем горле или пуля промеж глаз в голове будут смотреться очень и очень хорошо. А теперь твое имя - твое же самое прочное подспорье. Думай. И делай хоть что-нибудь!

- Кхм, - горло приходится прочистить отнюдь не наигранно. Его и правда разве что не потряхивает от нервного напряжения. - Как жаль, что меня научили быть джентльменом, - Авантюрин показательно держит пистолет опущенным и отведенным в сторону, когда медленно ступает назад. Шаг, еще шаг - и все они спиной вперед. Он не возвращается на свое место, как и было предложено, он неторопливо прогуливается в обратном направлении, обходя стол. - И не быть дураком. Я бы мог предложить бартер: негоже таскать женщину без сознания как вещь туда-сюда. К тому же, со мной веселее, коротать-то времечко до исполнения требований, которые кто-то должен передать Алмазу. Дядюшке бы понравилось.

Это омерзительно, но Карбейну уже нравится. Глаза-то снова начинают блестеть от гипотетической возможности сорвать куш поболе намеченного. Сдача в виде приятного досуга, значит?

Авантюрин между тем пожимает плечами:

- Но я при своем имени сколько? С полгода? Тц, я не обладаю такой стратегической ценностью, как госпожа Яшма, - за спину которой он между тем и заходит. Аккуратно заправляет пару прядей за ухо уроненной на стол и собственные руки головы, скользит кончиками пальцев ниже, прижимая те к артерии. Пульс есть и совсем даже не слабый, но и не загоняющий сердце в мыло. Отлично. Очень хорошо. Стало быть, едва ли здесь кто-то уже в самом деле умирает прямо сейчас. - Для требований простить все долги на счетах сойду, конечно, но для большего…эх. Жаль-жаль, очень жаль.

Карбейн снова поправляет жакет: тот уверен и нисколько не сомневается - они с мальчишкой договорятся. И, быть может, после на всю ту же излюбленную сдачу он поимеет с мальчишки все, что может. От юношеского тела и до прикормленного щенка в рядах Десяти Каменных Сердец. Какой же прекрасной была идея, как же главная сука Алмаза ему подсобила, приведя с собой щенка!

Правда, мальчишка почему-то очень задумчиво всматривается в потолок.

- Не упадет, не волнуйся, мальчик, - Карбейн посмеивается почти что дружелюбно, хотя и последний смешок буквально застревает у того в глотке. Потому что когда на него переводят взгляд - он, все-таки бизнесмен, все-таки умеющий разбираться в людях, видит не глаза болтливой и юркой шестерки верхов Корпорации. Он словно бы видит глаза убийцы и смертника одновременно.

- Не упадет-то - это понятно, - Авантюрин покачивает головой небрежно. У него с полминуты назад начался чудовищный реверс самоощущения. И если до сего момента его правда внутренне колотило и мутило от нервов, напряжения, беспокойства и, ладно-ладно, немного даже от страха, но теперь ему… Все равно? Чувство, так сильно схожее с тем, что ощущал в момент приложенной до конца, до последнего кредита карты за столом рулетки. Еще не ставка, лишь прелюдия к оной. - Просто прикидывал, во сколько порча такого имущества обойдется Корпорации. Пистолет-то без глушителя, если я выстрелю пару раз в потолок - это очень возбудит местную охранную службу. Но! То был бы необдуманный, рискованный шаг. Как и похищать кого-то из числа Десяти Каменных Сердец. Ооо, даже я знаю немало, даже я немало стою, что уж говорить об этой леди.

Он как раз мягко приобнимает ладонью Яшму под подбородок и приподнимает, затылком прижимая к собственному животу. Пульс все еще бьется в том же чуть спешащем ритме. Просто прекрасно, чудно, просто замечательно.

- Похищение - это всегда про выкуп или договоренности типа, а вот это… - дуло пистолета вжимается в чужой, прикрытый шелковыми волосами цвета недопитого коктейля, висок. - Вот это - уже будет сведение счетов.

Дядюшка Карбейн, кажется, совершенно теряется в моменте. Но все же нехорошо щурит свои поросячьи глаза и брызжет слюной:

- Ты мне угрожать удумал?!

- Ну естественно! - Авантюрин снова посмеивается. Он не знает, что человек, оставленный в этом зале Яшмой для подстраховки, обязательно после той доложит: юношу стоит отправить на дополнительное психиатрическое освидетельствование. Ибо, госпожа, не поймите неправильно, но это было совершенно не похоже на игру, нельзя так играть в такие годы, будучи в здравом уме. - А на что это еще похоже? Ты, дядюшка, несколько свидетелей, твои люди с оружием и как минимум один, а, может, и сразу два пристрелянных члена Десяти Каменных Сердец, да в одном-то помещении! Если ты не согласишься на мои условия, а именно - дать нам выйти из казино и сесть в машину Корпорации - я пристрелю госпожу Яшму. А если после выстрела твои цепные псы дернутся - я пристрелю и себя. Ты круто просчитался, очень, очень плохая ставка. Видишь клеймо на моей шее? Я - сигонийский раб, а рабы точно знают, что быть мертвым - далеко не самая поганая участь. Спишь себе вечным спокойным сном, и никто более не заявляет на тебя свои права. Нет-нет, эй! Смотри на меня! Это патовая ситуация. Что бы ты сейчас ни сделал, на твоих руках будет либо ее тело, либо мое. А Каменные Сердца такого не прощают, Алмаз точно не простит. И не найдется такой планеты, такой щели, где до тебя не доберутся отнюдь не для того, чтобы пожелать хорошего дня. Ибо это не вопрос сантиментов, а вопрос силы и влияния. Думай, дядюшка Карбейн, думай.

Все или ничего.

[indent] В голове Люсьена и до сих пор не укладывалось, как Веларис, город на территории Двора Ночи, Двора, о жестокости жителей которого так много был наслышан Люсьен, мог быть таким...прекрасным, погружённым в спокойствие и умиротворение городом, на лицах жителей которого сияют по-настоящему счастливые улыбки, а о жестокости и насилии, казалось, здесь даже никто и никогда не слышал. Это понимание перевернуло весь мир Люсьена, который он знал и видел вокруг себя, которому неустанно верил всю свою жизнь, с ног на голову; он понял, что все эти годы жил и даже не подозревал о том, что где-то во Дворе Ночи может скрываться место, в котором тебе легко и комфортно.

[indent] Люсьен отлично помнил первый раз, когда ему довелось собственными глазами увидеть Веларис — дух захватывало от восторга настолько, что, на некоторое время, Люсьен и вовсе перестал дышать, и совсем позабыл о цели своего визита. Как раз повод посещения Велариса был совсем не располагающим к экскурсии и осмотру местных достопримечательностей — они с Фейрой только что сбежали со Двора Весны, и чудом спаслись из лап его собственных братьев; как бы не хотелось ему осмотреть это настоящее чудо света, пришлось предстать перед Ризандом и пережить тяжёлый разговор.

[indent] Впрочем, одного только восторга, что испытал Люсьен, взглянув на улицы города, оказалось слишком мало для того, чтобы он стал считать его действительно своим домом, пусть его из Велариса никто и не гнал, и даже предлагали оказать посильную помощь с его в нём обустройством; Веларис располагал к тому, чтобы пожелать остаться в нём навсегда, словно оказывал на Люсьена какое-то магическое воздействие, окутывал своей пеленой, мягкой и приятной, но, тем не менее, Вансерра в нём задерживаться надолго не планировал. Люсьен уходил часто, и приходил тоже часто; большую часть вылазок за пределы Велариса совершал по просьбам Ризанда, меньшую — по своей собственной инициативе, просто ради того, чтобы оказаться где-то ещё, только не здесь. В том числе и во Дворе Весны, всё ещё считая себя предателем, что пытается искупить вину перед лучшим другом. Впрочем, на противоположной предательству чаше весов было что-то гораздо более сильное, мощное, с чем он бороться не мог, и что не мог в себе заглушить. Эта чаша неизменно перевешивала, затмевая собой всё вокруг, включая угрызения совести от предательства, совершённого им же. И это было его истинной связью с Элейн.

[indent] Ради неё он ушёл в добровольное изгнание на земли смертных; иными словами этот его поход трудно было назвать — чистое самоубийство, и не более того. Но он не только выжил, но ещё и вернулся с подкреплением, как нельзя успешно справившись со своей миссией. А делал это по двум причинам — во-первых для того, чтобы дать Элейн время привыкнуть к нему и осознать эту связь, навести порядок в собственных мыслях; и для того, чтобы внести свою лепту в то, чтобы сделать её мир, мир, в котором она жила, спокойным и безопасным. А когда война с Хайберном закончилась, и над Веларисом снова засветило яркое солнце, Люсьен понял — даже оно не сумело растопить сердца Элейн; а его собственное — болезненно и тревожно билось в груди, стоило ему только о ней подумать. Разве мог растопить его Люсьен? Ему вовсе не хотелось на Элейн давить; но вот какой-то определённости — хотелось. Хотелось услышать из её уст хотя бы пару добрых, ласковых слов, хотелось увидеть её искреннюю улыбку, предназначающуюся не кому-то ещё, а именно ему. Хотелось почувствовать, как её тонкие, хрупкие пальцы сжимают его руку возле локтя, и как она идёт с ним совсем рядом, доверяя, чувствуя, что Люсьен её защитит от всего. Он даже не требовал с неё этого сразу, моментально — он ждал долго, и готов был ждать ещё, взамен ожидая хотя бы одного, небольшого, просветления, означавшего, что все его ожидания не напрасны.

[indent] Но просветлений не было. Люсьену, пожалуй, уже никогда не удастся забыть взгляд Элейн, которым она наградила его, получив последний подарок — серьги, рассчитанные на её изменившиеся, теперь уже острые уши фэйки. И, в то же самое время, он и сам понял, что с подарком ей совсем не угадал — Элейн, вопреки здравому смыслу, продолжала отрицать и ненавидеть новую жизнь, отказываясь принимать изменения, которые с ней произошли, а по старой тосковать. Тогда он решил зайти с другой стороны, хотя, признаваясь честно, совсем не понимал, почему Элейн так противится принять изменения; впрочем, он был слишком мало знаком с натурой смертных, и на её месте никогда не был, а потому, и не ему, наверное, об этом судить. А делать выводы — вполне. Приняв это как данность, с новым подарком Люсьен решил быть предусмотрительнее и обдумать тщательнее, — а прекращать дарить ей подарки вовсе не собирался, — и здесь на помощь ему пришли собственные воспоминания о долгих разговорах с Фейрой о её семье и жизни по ту сторону Стены, до того, как она повстречала Тамлина. На удивление, все их бережно хранила память Люсьена, и любезно ему предоставила по первой же просьбе. И тогда он нашёл то самое в них.

[indent] Люсьену нравилось по улочкам Велариса бродить просто так, без назначения и цели, и за множество таких прогулок он успел неплохо изучить город, особенно в части небольших, узеньких переулков, которые, своими хитросплетениями, могли привести в любую часть города. Неудивительно, что изучив их все, Люсьен полюбил ходить именно по ним, избегая улиц больше, на которых можно было встретить знакомые лица. Не то чтобы он сторонился всех и каждого; скорее, избегал участи лишний раз, без повода и острой необходимости, с ними встречаться. Одним из таких выученных путей он шёл сейчас, направляясь к городскому дому Ризанда, в котором жила Элейн — в широком кармане его кафтана лежала небольшая, аккуратная коробочка. Он ещё не решил как именно отдаст её Элейн — в руки, или попросит кого-то передать, опасаясь, что ей не понравится подарок снова; но, тем не менее, уверенно направлялся в сторону дома, когда услышал до боли знакомый голос совсем неподалёку.

[indent] — Джентльмены, какие-то проблемы? — Люсьен вышел из переулка, шагая уверенно и будучи настроенным решительно, но на деле — тщательно скрывая нарастающую панику. В мыслях — рой вопросов: а что, если бы его сейчас не оказалось рядом? что, если они решат наброситься на него все сразу, и ему не удастся Элейн защитить? что, если?... Она — была первоочерёдной задачей. Даже если ей самой не хотелось для него таковой становиться. — Спасибо, что дождалась меня, Элейн, теперь можем идти домой, — Говоря, он смотрел прямо на неё, игнорируя заколотившееся внутри сердце, но краем глаза цеплялся за каждое движение фэйцев, стараясь быть готовым ко всему на свете. Не удержавшись, всё же перевёл взгляд на них, в молчаливом вопросе: в чём дело? Он готов был поклясться — едва они заметили его искусственный глаз, брови их сошлись на переносице. Неужели, слышали о нём? Может, встречали в компании Ризанда? В любом случае — они его не боялись. Но, возможно, просто не хотели проблем, и потому отступили. Нехотя, с нежеланием.

[indent] — Никаких проблем, — Процедил один из них сквозь зубы, и они всё ещё недовольно смотрели им вслед, пока Люсьен, держа Элейн за локоть, так, чтобы не надавить на него слишком сильно, но так, чтобы она точно пошла вместе с ним, уводил её подальше. Заговорить он решился только тогда, когда они отошли на достаточное расстояние; тогда же он и убрал руку с локтя девушки, не желая смущать её или злить.

[indent] — Куда ты шла так поздно, ещё и одна? — Понял, что начал не с того. Вернее — его тон оставлял желать лучшего. Не с этого нужно начинать разговоры с Элейн. Мысленно дав себе подзатыльник, предпринял новую попытку: — Меня могло не оказаться рядом, а ты могла попасть в беду, — Люсьен не стал добавлять, что они оба могли попасть в беду, и только чудом избежали её. Он до сих пор не верил в эту удачу. — Что-то случилось? Почему ты была тут совсем одна?

[indent]Теперь запомнил? Из пяти людей трое должны заплатить по счетам.
[indent]А теперь?
[indent]А теперь?
[indent]До сих пор единственным голосом, который он помнил, был её голос. Единственная мысль, которая могла владеть его сознанием – её мысль. Он настолько к этому привык, что начал считать своей. Точнее, у чудовища не было таких сложных конструкций, оно получило установку, заставляющую его двигаться, и отправилось в поисках добычи. Несмотря на его одержимость Марой, его безумие – оно представляло собой лишь хаотичное месиво, как у животного, даже хуже. Животные по крайней мере знает, чего хочет. Есть или размножатся, драться за территорию или отдыхать. Ему этого не оставили. Он же был не в состоянии даже осознавать свои перемещения и понимать, ради чего их совершает. Он с таким же успехом мог надолго доставать на месте и смотреть пустым взором куда придётся, не пытаюсь ничего разглядеть, попросту теряясь во времени и пространстве. Любые попытки его схватить, сковать, запереть – даже не временные неудобства, ему было бы абсолютно безразлично, вот только они мешали ему следовать её воле. Мешали исполнить предназначение. Поэтому он избавлялся от помех.
[indent]И, хотя его целью назвали только троих, монстр совершенно не считался со всем сопутствующим ущербом и случайными жертвами. Он даже не обращал на подобные вещи внимания, для него это было неважно. Он не запоминал лиц и имён тех, кого растерзал, всё сливалось в вереницу ничего не значащих событий, и он не помнил, где был и чем занимался. Он не помнил, как у него получалось добраться с одной планеты на другую, как удавалось обнаружить вожделенную добычу раз за разом. Он просто это делал. Ничему не удивляясь, не сомневаясь, не будучи в силах, да и не испытывая никакого желания останавливать себя.
[indent]Ни одного собственного стремления или мечты. Ни одной собственной цели. Чужая месть стала его местью. Больше ничто не имело значения, ни сколько раз он сам умрёт на этом пути, ни как много крови прольёт, ни сколько неудач потерпит. Если в конечном счёте ему удастся исполнить приказ, это всё, что ему было нужно. Никаких угрызений совести, для них нужно обладать такими сложными вещами, как мораль, а для неё – самоопределением. Он даже не существовал отдельно от полученного приказа. Всё равно как если бы она оживила меч и заставила его искать указанный объект. Меч может пройти сквозь все препятствия, сквозь стены и живых существ, не обратив на это внимания, ведь он не обладает ни разумом, ни печалью, ни гордостью, ни жалостью. Пустой равнодушный инструмент, ценность которого определяется полезностью, а полезность - тем, насколько хорошо он служит необходимости.
[indent]Впервые с того давнего дня, как его казнили, он открыл глаза, и они потеряли ядовитый оттенок Мары. Он смотрел как потерянный ребёнок, брошенный в таком раннем возрасте, что его даже не научили говорить. Беззащитный и беспомощный, совершенно одинокий и не имеющий ни малейшего представления об окружающем мире. Он смотрел вокруг и ничего не узнавал. И, даже если бы он сейчас увидел самого себя, то не понял бы, кто этот человек. Прежде он даже не интересовался, как именно выглядит его оболочка
[indent]Что это за место? Кто она такая? Кто он такой? Его губы приоткрылись, выбирая вопрос, но вместо всего этого он произнёс только одно слово:
[indent]- Помоги…
[indent]Вслед за этим словом зацепилось другое, что-то более глубокое, чем обычная человеческая память, едва слышно шепнуло ему, что нужно это тоже сказать:
[indent]- Пожалуйста.
[indent]Сколько бы несчастных людей в своей жизни ни встречала эта женщина, вряд ли ей доводилось слышать от кого-то настолько глубокое отчаяние и настолько безнадёжную мольбу.

[indent]
[indent] всем знакома эта картина, а если и не всем, то большинству. картина под названием «спокойный вечер выходного дня».

[indent] просторная гостиная, свет одиноко включенной лампы рядом с удобным и мягким креслом, где успела уснуть человеческая фигура. в её руках лежит книжка, пальцы успели зацепиться за страницу, но так и не перевернули её, видимо, угодив в ловушку сна быстрее, а даже интересное чтиво [истории про судна вряд ли популярный выбор в принципе] не смогло спасти от этой участи. размеренное дыхание, а не будь его, то спящий был бы похож на умиротворенного покойника. живость интерьера выдает факт, что в доме все же что-то [генеральные уборки по субботам] делают [попытки в выпечку по четвергам, на полке на кухне лежит книга для начинающего кондитера].

[indent] ни одна деталь не может выдать или даже позволить допустить мысль, что так и в таких условиях живет бог подземного царства. в нынешнее время статус больше для пафоса и уважения со стороны других пантеонов, чем действительно имеющий вес. в доме аида ожидаешь минимализм. шахматные цвета, все строго на своих местах, ничего лишнего, все серьезно и пристойно. к нему редко приходят гости [василиск чуть чаще диониса, но и последний заглядывает, если есть возможность дать знать о себе не только приятными сувенирами], но присмотрись они, то поняли, что у аида бесполезных побрякушек хватит на целый айсберг. тут и несколько кактусов, подставка для книг, непонятно зачем купленная декоративная рука скелета с черной розочкой, стоящая в вазе. на диван, на кресло, где он спит сейчас, накинуты пледы, на полу огромные шерстяные ковры. аид собственную угловатость будто компенсирует плавностью внутреннего убранства. у него нет ни холодных обоев, ни черных шкафов, ни вообще чего-либо, что создавало о нем впечатление мрачного существа по своей природе. преобладает песочный цвет.

[indent] вот-вот упавшие бы на пол очки, медленно, но верно сползающие с лица, спасает [так уж ли] телефонный звонок. аид просыпается. открывает глаза, часто моргает, оглядывается, вспоминая, что он уснул за чтением. пожевав губами, закрывает книгу, учтет, что хорошо помогает притупить кошмары, поправляет очки [у богов не портится зрение, но одна из соседок сказала, что в них он выглядит «по-домашнему»], вытягивает голову поглядеть на нарушителя своего отдыха.

[indent] и, знаете, вот нисколько не удивляется.

[indent] первой шальной мыслью приходит идея не брать трубку вовсе. это же зевс. зевс всегда звонит по одной и той же причине. хоть его никто не видит, но аид все равно демонстративно скрещивает руки на груди и испытующе испепеляет сенсорный экран взглядом. как много гудков понадобится брату, чтобы тот понял, что ему не рады? научный интерес. но они не прекращаются. посмотрев из стороны в сторону, аид все же допускает маленькую-маленькую вероятность, что зевс звонит по делу. ничему его время не учит, неправда ли?

[indent] он успевает открыть рот… в целом, это все, что он успевает. поток речи зевса не остановить, аид пользуется этим, чтобы устремить глаза к потолку, вопрошая себя, что же он сделал не так в жизни и в какой момент. кажется, что брату и ответ не нужен, он вываливает все как есть, а ты смиряйся с этим и поступай так, как он просит. аид без удовольствия отмечает, что у них эта особенность характера проявляется одинаково. семейное. из всего этого он выясняет, что, во-первых, зевс опять в своем заведении. во-вторых, он специально будет напиваться в баре, пока аид до него добирается. в-третьих, ему не нужны косые взгляды соседей на пришедшего пьяного бородатого мужика. не из-за того, что аиду важен имидж в обществе, нет, куда важнее ему покой и возможность не укладывать брата на диван пускать слюни с собакой.

[indent] собственно, зевс после своего монолога сам и заканчивает звонок. аид вздыхает и снимает очки, поднимается с кресла, по дороге треплет по голове персикового корги, любопытно поднявшего голову.

. . .

[indent] ему не нравится идея зевса наживаться на том, что было общей историей. конечно, ни один смертный нынче не поверит [за редким исключением], что мифы для кого-то — это настоящие события, наполненные порой болью куда сильнее, чем то описывается вскользь. самолично аид избавился в своей нынешней смертной жизни от всего, что могло напомнить о древней греции. паспорт гражданина великобритании сопровождает его несколько веков, вытесняя все прочее.

[indent] припарковав машину как можно дальше от нужного места, глубоко в душе желая избавиться от всяческих возможных ассоциаций, аид поправляет застегнутое пальто, переходя дорогу и направляясь ко входу. он ожидает [и вполне справедливо], что зевс оставил ему шалость в виде охранника, который специально не станет пропускать именно его, но нет, надо же, никаких препятствий аид не встречает на пути. лестница, ведущая вниз, должно быть, к «тартару». до его слуха доносится громкая музыка, басы, какофония звуков, от которой заболит голова минут через пять. ну уж нет, туда аид не пойдет, неодобрительно качнув головой. поплутав от одного угла к другому, увернувшись от нежелательных компаний и навязчивого женского и мужского внимания, ему наконец-то (!) удается пробраться до зевса. в баре.

[indent] о стикс!

[indent] — мой профессиональный взгляд таков, что в тартаре души грешников не знали покоя и были вечно обречены на страдания, — сходу начинает аид, не садясь рядом, но стоя вороном над сыром, спрятав руки в карманы. — если все эти пьяные тела внизу потом не скармливаются твоим домашним акулам, то это провальный этаж.
[indent]