Осенняя дымка пахнет гарью. В эту пору года всегда так. Примерно с конца августа и до самой весны. Черт знает, что оно происходит из года в год. Все говорят – пожары, но пожары прекращаются к концу осени, а страшная гарь нет. Ею пропитывается всё вокруг, её приносишь в дом на волосах и одежде, хотя на улице рано или поздно перестаёшь улавливать. Нос притупляется, привыкает ко всему. Как и человек – привыкает. Люди живут повсюду, во всяких разных, порой даже убогих местах, а тут у меня вокруг красота, подумаешь дымка. Можно идти и идти, и никогда не дойти до горизонта, а вокруг всё так же будет красиво золотиться природа.
В получасе ходьбы от моего дома размещается ферма мистера Беггинса. Когда-то он держал бесчисленно много голов скота. Коровы ходили пастись, разбредаясь по полю, будто цветные статуэтки, а после обеда можно было напроситься на стакан молока. Свежего и тёплого. Мистер Беггинс представляет собой огромного черного мужчину, руки у него точно лопаты, но сердце доброе. Помню, как он нёс вёдра, наполненные молоком, и в те моменты казался невозможно сильным. Его жена пекла коржики, посыпанные сахаром и корицей. И честно, ничего лучше я не ел за всю свою жизнь – свежее молоко и такие же свежие коржики.
Дымка. Я люблю её на самом-то деле. Она расползается туманом между деревьев, устилает поля, на которых цветастым узором когда-то паслись коровы мистера Беггинса, создаёт завершённость картине. С этой дымкой кажется, что осень длится вечно. Целую долгую красивую вечность. Когда я умру, я обязательно хочу вернуться, остаться в этом месте на всю обещанную мне вечность. Хочу дышать запахом жженых листьев и первого настоящего холодка. Хочу смотреть на то, как из дымоходов то и дело поднимаются белые клубни, напоминая о том, что скоро закончится сезон урожая, а там и зима. Рыжие тыквы обретут оскал, отгоняя притворным страхом страх настоящий. Люди украсят свои дома, станут печь осенние пироги. Ожидание праздника всегда лучше, чем день, в который он наступает. Вся магия кроется в ожидании, в преддверии чуда или магии, в настроении, которое создаёшь себе сам, за которое хватаешься, потому что ощущаешь себя по-настоящему живым только тогда, когда чего-то ждёшь.
В городе, где я живу, время не движется. Старые дома и улицы, кафешка на углу, где не меняется персонал – всё остается таким, каким было десять или двадцать лет назад, только люди стареют. Лицо их усеивается магистралями морщин, голос теряет звонкость, а глаза озорство и прыть. Будто цветы, которых срезали, унесли домой. Им осталось так мало времени, но они всё еще жадно пьют воду из вазы, в которую их поставили. Какое-то время выглядят таким же, как и были, всё столько же свежи, красивы, но со временем бутон тускнеет, а листья теряют упругость. Они закрываются, опускают свои цветочные лица без способности радоваться солнцу. Цветы знают, что они скоро умрут, как и люди знают. У нас с ними больше похожего, нежели может показаться на первый взгляд.
Пожарная машина, крича и воя, проносится по разбитой асфальтированной дороге. Гордые борцы с огнём мчаться вершить дела супергероев, пусть о них и не пишут в комиксах Марвел.
- Интересно, куда это она? – я усаживаюсь на мягкую траву около своего друга. Подтягиваю колени к худой груди. В животе пусто с самого утра, но голод еще не ощущается. Молодость наполняет больше, чем думается, чем вспоминается об этом. Может быть, потому все старые люди толстеют? Нет больше тех эмоций, тех чувств, той новизны, которая лишала голода. Только и остаётся, что заедать пустоты, упущенные возможности, разочарования всякого рода.
- Торф, наверное, снова горит, - сам себе отвечаю на возникший вопрос, - А мы сегодня куда?
Солнце над нами затянуто той самой дымкой, которая пахнет гарью, рассеивает свои лучи оранжевым, практически неестественным светом. Странное ощущение того, что время затерялось. То ли совсем недавно наступил рассвет, то ли закат подкрадывается из-за спины, уговаривая возвращаться домой, потому что станет темно и сыро.
