Джошуа Морган родился в сугубо консервативной семье, где женщина должна быть у очага, а мужчина доказывать, что он везде и во всем главный. По крайней мере, в стареньком доме на окраинах Луисвилла именно все следовали одному уставу — отцовскому. Маршалл Морган рано вышел на военную пенсию по инвалидности, но никогда этого не признавал. По одной и той же заезженной пластинке все представлялось как боевое, чрезвычайно недооцененное ранение. Ведь не было никаких медалей, почестей и признаний, лишь быстрый слив в утиль на гражданку, где придется наравне с остальными подчиняться какому-то офисному хлюпику. А Маршалл любил упиваться безнаказанной властью. Особенно, когда в этой власти оказывались чужие жизни, молитвы и последние желания. Именно по этой причине его возвращению меньше всего обрадовалась его семья. Триша Морган наивно надеялась, что судьба была к ней благосклонна и посчитала развести ее с мужем божеским судом. Однако, так давно она не ошибалась, примерно, с того момента, как вышла за Маршалла Моргана замуж. Их старший ребенок был следствием этого союза. И поэтому когда для почти совершеннолетнего Адама Моргана вскрылась вся правда, тот воспользовался очередным отсутствием отца и поспешил покинуть семейное гнездо.
Единственным, кто каждый раз был искренне рад возвращению Маршала Моргана, был его младший сын — Джошуа. Сначала он был слишком мал, чтобы понимать. Потом стал слишком привязан, чтобы верить в обратное. Даже в очередной раз подмечая такие мелочи, как синяки матери, битую посуду, сломанную мебель, жалобы соседей, стопку невскрытых писем — Джошуа предпочитал верить во всемирный заговор против их семьи, нежели в провисание системы отца. Ведь тот служил для него примером буквально во всем. Начиная от военной карьеры и заканчивая радикальными взглядами на жизнь. Неудивительно, что весь милитаристский режим, которым дети были напичканы с детства, перекочевал в желание продолжить дело отца. Но вместе с укладом передалось и направление мысли, которое Маршалл нес на себе как знамя невыраженный злобы и ненависти. За его огрехи вокруг были виноваты все: жена — за пересоленный ужин, сын — за болтовню во время ужина, а мир — за то, что в нем есть такие отродья, как их соседи. Которые получают лучшую работу, лучшую жизнь, лучшие пособия и лучшие возможности только потому, что они другой расовой принадлежности. Они не достойны того, что им дают просто так по праву рождения. Они отбирают у простых людей право на существование, а значит они сами не имеют права существовать.
Ненависть порождает только ненависть. Джошуа Морган рос задирой, терроризировал одноклассников, младших и старших, и в особенности тех, кто сильнее остальных отличался от него самого. Порадовать отца и доказать всему своему юношескому миру, что он прав, было выше здравого смысла и моральных устоев. А домашние стены с кнутом и пряником хорошо вырабатывали устойчивость к писклявым мольбам более слабых. Которые ничего никогда в этой жизни не добьются и заведомо поиграют в жизненной гонке. Это не способствовало быть душой компании, но сыграло именно так, как это и ожидалось, для поступления на военную службу.
Стойкость, выдержка, самоотдача, контроль, девиз «выполни или умри» и непробиваемая вера в себя проложили Моргану стремительный путь наверх. Но не слишком высоко, в тугих костюм и галстуках становится слишком надменно. Кабинеты и офисы связывают руки, а бескрайние поля, песчаные горизонты и всеобъемлющая водная гладь — единственные свидетели необузданного желания быть лучше других. В корпус морской пехоты попадали не просто лучшие, но еще и те, кто был готов в какой-то момент не вернуться. Морган не горел желанием возвращаться в отчий дом, потому что письма оттуда не несли никаких приятных вестей. Мать серьезно болела и большая часть средств пересылалась в поддержку родителям. Отец и десять лет назад не мог самостоятельно вести хозяйство без поддержки со стороны. Морган не хотел мириться с тем, что родители смертны. Что от старости и болезни не застрахован никто из них. И самое главное, что это невозможно контролировать. В казарме удача является неотъемлемой частью каждого солдата, но и в их руках всегда есть выбор. В какой-то момент намного комфортнее стало находиться среди камуфляжного навеса, чем снова переступить порог несчастливого детства. Но когда пришло извещение о смерти Триши Морган, увольнительные были получены без промедления. После возвращения в Луисвилл неприятным открытием стали обветшавший дом на окраине, заросший двор, полупустые комнаты, старенькая техника и доходяжная Шевроле Тахо без заднего бампера. Если бы Морган знал, что на больничные счета уходит так много средств, он бы зарабатывал больше. Если бы Морган приехал сюда хотя бы раз за эти несколько лет, то знал бы, куда на самом деле утекают все средства. Если бы Морган успел поговорить с матерью хотя бы раз до ее кончины, то знал бы наверняка, что ничем она не болела. А травмы стали лишь последствием. В полицейском протоколе причиной смерти указан бытовой несчастный случай, никаких обвинений не выдвинуто и ранее не было зафиксировано, а у отца снова виноваты все вокруг, кроме него.
Смерть матери подкосила Моргана младшего. А ее обстоятельства вынудили вернуться на службу как можно быстрее, чтобы не наделать глупостей, о которых он позже пожалеет. Он не хотел видеть что стало с тем, что он когда-то считал своей семьей. Не хотел признавать то, что всегда отрицал очевидное. И не хотел быть тем, кто всегда отворачивался от ответственности наблюдателя за содеянное отцом. Перестав отвечать на его письма и прервав финансирование, Морган решил покончить с этой частью своей жизни и просто молча уйти, как когда-то это сделал Адам.

Прошло несколько лет, прежде чем Морган посетил Луисвилл. Причиной стало боевое ранение, которое приковало его сначала к койке, потом к коляске, но в целом обещали, что и на долгосрок остается лишь легкая, едва заметная хромота. Воспользовавшись случаем и больничным лейтенанта, округ Джефферсон добровольно-принудительно пригласил Моргана посетить вечер ветеранов в «Кентукки-Сентер». Пытаясь увернуться от этого всеми правда и справки, он примерно знал, что его там ждет и больше всего хотел избежать именно этого. Той самой неловкой ситуации, которая произошла при регистрации посетителей и странном совпадении фамилий приглашенных. Морган хотел покинуть мероприятие незамедлительно, еще до его начала, пока администрация центра не разобралась что к чему. Но похоже, что этот однофамилец тоже был осведомлён подобными совпадениями и перехватил Моргана у ворот. Маршалл сильно постарел, выглядел неопрятно, чуть скрюченный, но все еще с той же необъезженной ненавистью в посветлевших глазах. В очередной раз, пытаясь, доказать, что в своем положении, внешнем виде и даже этом дурацком совпадении виноват не он, а все остальные. И в данный момент — именно Морган. Не осталось больше тех, кто хотел ему верить и любить просто так. Кто готов был слушать эти россказни и громогласные высказывания. Никто ничего и никогда больше не слышал про Адама с того самого дня. Триша умерла несколько лет назад. А с Моргана наконец-то спали последние предрассудки насчет отца. Пока вокруг собиралась толпа зевак, он начинал злиться. Ему не было стыдно за то, чего он не совершал. Ему не было стыдно за то, как отец себя выставляет перед другими. Ему было жаль, что в этот момент рядом нет кого-то еще. Что вся его жизнь, от казармы до лазарета, закончится тем, что однажды он будет стоять во дворе «Кентукки-Сентера» и со злобой в глазах кричать о том, что мир был к нему несправедлив.
Ситуацию неожиданно помогает урегулировать один из организаторов мероприятия. Симпатичная девушка средних лет, уверенно держащаяся одновременно в брюках и на каблуках. Она предлагает пожилому Моргану пройти в зал и получить свою порцию почестей, за которыми он и пришел. А Моргану младшему костыль и немного выпить.
Если бы он верил в судьбу, то обязательно согласился бы, что это была именно она. Случай, который свел их на каком-то мероприятии узкого профиля, приправленный неловкой ситуацией и вынужденными поспешными рассказами о семье, не отпугивает девушку, а почему-то затягивает. Моргану сложно было поверить в то, что кто-то искренне готов его ждать по несколько месяцев, встречать в аэропорту и при этом не возлагать на него никаких обязательств на будущее. Но за пару-тройку таких рейсов, он и сам понимает, что это тот самый момент, когда пора проявить всю ту ответственность, которую он много лет избегал.
Свадьба была скромная, но красивая. Гости и родственники были только со стороны невесты. А со стороны жениха пара сослуживцев, которые сыграли роль шафера и совести. Потому что через день после торжества нужно было найти в себе силы вылезти из теплых объятий и переться в место, которое вероятно и на картах не значится. Обоюдную договоренность о том, что официальные отпускные станут неофициальным медовым месяцем где-то на лазурном берегу, пришлось разорвать. Потому что она не хотела его отвлекать неожиданными новостями, вынуждая быть мыслями где-то еще, но не в тылу своего отряда, когда им это нужно. А он не хотел, чтобы с ней что-то случилось, даже малейшая тревога, пока им постепенно становится двое. Морган никогда бы раньше не мог подумать, что станет мужем и отцом. Не потому что он не мог представить себя в этой роли, воспоминания о матери побудили нечто такое, для чего ему ранее не хватало осознания там, где-то далеко отсюда. А от того, что все происходило именно так, как и должно было. И как бы он ни старался, не мог найти ни единого минуса в развитии этих событий.
Из последнего рейса Морган возвращался уже не просто лейтенантом и мужем, но и отцом. Всю дорогу он думал о том, как гоняет мяч или треплет грушу вместе с сыном в гараже. Но абсолютная пустота мысли и волнение от предвкушения никак не могли подкинуть вариантов, что же ему делать с новорожденной дочерью. Неопределенность продолжалась ровно до того момента, пока он не взял ее на руки и понял, что на этот раз рейс действительно станет последним. Больше не было душевной нужды возвращаться на неизвестные берега. Хотелось быть там, где точно и наверняка есть для тебя место.

Пять прекрасных и беззаботных лет длились как будто в лимбе. Где время остановилось, все были счастливы и не нуждались в большем, чем у них уже было. Пока в один из дней Морган не получает уведомление о кончине отца. Для нее потребовалось немало усилий, чтобы уговорить Моргана поехать в Луисвилл. Нить была разорвана давно, но поставить точку для собственного успокоения можно было только у одноименной могилы. И она как всегда была права. Но Морган согласился на это лишь с одним условием — он поедет туда один. Не было каких возмущений или попыток его переубедить, потому что это дело только отца и сына. Но если бы она тогда настояла, если бы она не стала так отчаянно его уговаривать, если бы Морган проигнорировал это письмо, как и хотел, и никогда не показал его ей — может они были бы все еще живы.
Нуждающийся в более жирном пособии, чем военная пенсия, потому что старик умудрился влезть во всевозможные долги и аферы, Маршалл решил послать своему сыну привет с того света. Будучи в хилом здравии, но относительно ясном уме, он сначала затребовал выплаты на свое обеспечение, угрожая судом и прочими колкими высказываниями. Опрометчивым поступком было пытаться достучаться до сына через манипуляцию воспоминаниями о матери. Потому что Морган моментально озверел и готов был не просто избить, но довести начатое в письме дело до конца. Но когда Маршалл это понял, то перешел практически на мольбу, пытаясь донести до сына, что он просто должен не тем людям. А что если он не рассчитывается с ними, то документ о его кончине станет реальным. Морган не хотел со всем этим связываться, то ли родные стены, то ли вид отца, то ил все разом побудили выйти на тех, кто там жаждал содрать денег со старика. Такие люди не принимают чеки или переводы на именную карту. Только конверты с наличностью одной валюты и только из тех рук, которые они уже раньше видели. По этой же причине прощание с отцом вышло коротким и стремительным. Маршаллу не хотелось обсуждать как будет дальше осуществляться передача, а Моргану в целом не хотелось участвовать во всем этом. Он прекрасно понимал, что скорее всего, никому и ничего отец не был должен. А сумма из конверта пойдет на удовлетворение прогрессирующего нарциссизма. Для себя Морган решил, что это стало той самой точкой, о которой говорила она. Но с последствиями своего опрометчивого решения пришлось столкнуться достаточно быстро.
Он не слышал как кто-то проник в дом. Это было ночью, очень тихо, словно на мягких лапах, не оставляя никаких следов и разрушений. Его инстинкты ослабли, его боевая подготовка проседала, слишком много хороших лет было прожито вне тревожных ночей. Было слишком поздно просить их этого не делать. Так же, как и ожидать что эти люди могут пойти на переговоры. Потому что они и не люди были вовсе. Их было пятеро или семеро, Морган не мог точно сосчитать. Его лицо размозжили настолько, что едва ли один глаз мог различать контуры, сквозь затекающую в него горячую кровь. В тот день это был единственный плюс, потому что он не мог четко видеть то, что эти звери сделали с его женой и дочерью. Но они постарались, чтобы он видел. Сломанные руки и ноги проще связывать, продавленные ребра минимизируют незапланированные крики. В какой-то момент Морган перестал понимать, сколько прошло времени после того, как его бросили связанным над телом жены и дочери. Казалось, что время остановилось и несмотря на краем услышанные разговоры о том, что ему осталось недолго, он продолжал жить вечно. С болью не только в груди, но и сердце. Чем дольше он лицезрел омерзительную картинку перед собой, тем сильнее становилось желание просто покончить с этим. Боль не просто охватывала его тело с головы до ног, но и казалось стала прорезаться сквозь кожу, из-под ногтей, изо рта и даже ушей. И после неожиданного разрывающего грудного рыка, Морган понял, что снова ощущает сухожилия, может пошевелить пальцами рук и ног, и почему-то стоит на четвереньках. Но резкий запах тех, кто ворвался в этот дом несколько дней назад, почему-то был еще слишком ярким и вынудил сорваться за ним.
Оказалось, что ярко — не значит близко, резкий — не значит верный. А четвереньки были не на руках и ногах, а лапах. Морган и не заметил, как в погоне за призраками, он пробежал десятки километров, которые вели его все дальше от дома. Но даже здесь он чуял стойкий запах того, что осталось за его стенами, а точнее — не осталось ничего. Он не мог до конца принять то, что произошло и никак не осознавал то, что происходит лично с ним. Почему он все еще жив? Почему он не погиб? Почему они и его не убили? Какой теперь смысл в этом всем?
Ярость с горечью обеспечили ядерный коктейль, без которого Морган не мог спать, есть и пить. А также в целом вернуться домой. Но он не знал теперь, где его дом. В лесной чаще, вдоль хребта Камберленд или на кладбище Кэйв-Хил. Пока его не нашел старый знакомый. Он был словно из прошлой жизни, той самой, которую Морган тщательно старался выдрать когтями из памяти, раздирая постоянно на одну и ту же рану. И для того, что дать ей наконец начать покрываться коркой, старый знакомый предложил перебраться в Денвер. У него было то, чего Морган всегда хотел и одновременно избегал — семья, которая его примет таким, какой он есть.