Каждый уважающий себя бармен умеет молчать. Когда люди расслаблены и изливают свою душу, они склонны выдать на десятку-другую больше и даже оставляют на чай, — всегда повторял Бобби — старый бармен, которого сложно было представить без жилетки, бабочки и белого полотенца, небрежно перекинутого через плечо, в этом был его шарм. Бобби научился этому когда-то прислуживая белым господам, пока не накопил достаточно, чтобы открыть своё заведение. В восьмидесятых его единственный сын погиб от рук двух белых ублюдков в Калифорнии, которые линчевали его прямо на заднем дворе. После этого Бобби остался совершенно один, пока не познакомился с Артуром — отцом Женевьев. Музыкант влюбился в атмосферное место в самом центре французского квартала и регулярно брал туда малолетних дочерей - об этом ей позже расскажет старшая сестра, ведь сама Женевьев была еще слишком мала, чтобы запомнить. Но даже после того, как Артур оставил Дельфину ЛеБлан одну с дочерьми, старик Бобби был рад девочкам. Даже спустя восемьдесят лет Ева все еще помнит, как когда-то сидела на высоком барном стуле, болтая ногами и ковыряя ложкой мороженое в высоком стакане в пустующем заведении до полудня. Кто бы мог подумать, что когда-то сама Женевьев Монро окажется по ту сторону стойки?

Кто бы мог подумать — с этих слов люди обычно начинают говорить о Женевьев. Кто бы мог подумать, что Дельфина когда-то решится снова родить ребенка, да еще и от приезжего оборотня? Кто бы мог подумать, что малышку Женевьев настигнет то ли дар, то ли проклятье ведуньи. Кто бы мог подумать, что неудержимый Артур рано или поздно не выдержит напора Верховной ЛеБлан. Кто бы мог подумать, что вслед за уже-не-мужем, дверью родительского дома хлопнет и дочь.

С самого детства Женевьев не любила посторонних, которые приходили к ним в дом в поисках кто чего, но в основном богатства, славы и ответа на неразделенные чувства. Иногда захаживали дамы, одержимые идеей зачать ребенка, порой, чтобы свести со свету соперницу или избавиться от недуга. ЛеБланы могут все — издавна ходила молва, и она отчасти была правдива. Женевьев всякий раз с придыханием наблюдала, как мать колдует, а комната наполняется потусторонней тьмой и её обитателями. Она всегда знала, что природа всего двойственна, хищный зверь может поддаться ласке, а невинное создание оказаться не знающим жалости. Тьма не пугала её, она была чем-то неизведанным, манящим, но Женевьев так и не примирилась с тьмой внутри себя самой, а потому не могла нырнуть с головой в омут магии вуду. Она родилась в самый темный час на заре новой эры, и в ту ночь всем ведьмам ЛеБлан приснился один и тот же сон — кровавый и мрачный, как отголоски их прошлого. В ту самую ночь, когда новая жизнь появилась в ковене, их оставила великая Селестина ЛеБлан, предупредив Дельфину, что, если её младшая дочь свернет с пути, их ковену придет конец, а земля Нового Орлеана снова пропитается кровью черных ведьм.
О предсказании Женевьев узнала в 12, после прохождения ритуала становления и пробуждения своих сил — тогда видения посетили её впервые. Они своими смутными и холодящими душу очертаниями чужого страха надежно поселились в подсознании, пустили корни, тяжестью ответственности возлегли на плечи и следующие восемь лет Женевьев усердно старалась быть лучшей версией себя — гордостью родителей, любимицей ковена, достойной наследия ЛеБлан. Каплю за каплей ей вливали знания древних народов из далеких земель, откуда пришли их предки и принесли с собой таинственное искусство магии вуду. Её не пугали истории о кровавом прошлом под гнетом бледных ведьм, они не внушали ужаса или благоговения перед могуществом, они провоцировали решительность и злость, свойственную подросткам-максималистам. Она вторила уверенному тону Дельфины и обещала себе во что бы то ни стало, защитить семьи, вверившие свои жизни и магию своих предков ЛеБланам. Она обещала себе никогда не бояться и не повторить судьбы своих братьев и сестер, трагически погибших от рук ведьм и белых фанатиков. До 16 лет Женевьев не слишком терпимо относилась к другим светлокожим детям, особенно ведьмам, коих в Новом Орлеане всегда было не счесть. Они, казалось ей, разговаривали на разных языках, в них текла, пусть и одинаково алая, все же разная кровь. Таковы были наставления не приемлющих чужаков ЛеБланов, живущих своей общиной согласно своим обычаям и законам, а больше всего Женевьев боялась чувствовать себя чужой среди своих. Дельфина воспитывала дочерей, но это воспитание часто походило на эксперимент. Барби, унаследовавшая дар оборотня, рано нашла способ избежать материнского давления: она отстранилась от ковена, заявив, что как оборотень не обязана следовать ведьмовским традициям. Это оставило Женевьев одной перед суровыми ожиданиями матери.

Все же воспитание Моро сложно было назвать идущим в ногу со временем, а за последние десятилетия мир смертных шагнул далеко вперед. В двадцать лет Женевьев достигла точки кипения. Постоянные конфликты с матерью и навязываемые обязательства стали невыносимыми. Так начался период её запоздалого бунтарства, платья сменились кожаными куртками, чулки — колготами в сетку и ознаменовался удачными и не очень экспериментами с прической. Женевьев, теперь представляющаяся лишь коротким и резким «Ева», всерьез занялась изучением переплетающихся вокруг культур, стилей магии и удивительных симбиозов сверхъестественных обитателей Нового Орлеана. Как и завещал отец, она брала лучшее от всех и интерпретировала на свой манер. Ожидаемо, Дельфина этого не одобрила. Ожидаемо, Артур в жизни дочерей ограничивался редкими письмами с чеками и открытками без обратного адреса. Еве казалось, что мать не испытывала по этому поводу ни капли эмоций, на её лице, ожидаемо, не дрогнул ни один мускул, когда она жгла письма бывшего возлюбленного. Порой Женевьев задумывается, какое выражение лица было у Дельфины, когда очередным утром дверью хлопнула уже дочь? И хотя сейчас подобное решение и может показаться ей скоропалительным, она ни разу не пожалела о своем решении.

Найти отца было несложно, гораздо сложнее — убедить в благоразумии собственного решения. Единственная наследница ЛеБлан не может просто так уйти из дома, тем более — уехать из города, но следующим вечером она уже сидела в старомодной Импале, а за окном мелькали пейзажи Луизианы, которые потом сменились видами Старого Света. За 30 лет она успела много где побывать, и даже несколько раз попытаться наладить отношения с отцом, Артур хотел показать дочери мир своими глазами, мир, от которого следует брать все целиком, будь то джаз или же ритуалы древних народов. Он же научил её быть полезной другим и получать из этого свою выгоду, где-то перепродав редкий артефакт, где-то обронив нужное имя или пару предложений, что могут изменить судьбу. Знания — ценнейшее из всех магических сокровищ, а значит и стоят они дороже всего. Ева смотрела на него с широко раскрытыми глазами и впитывала каждую крупицу этой амброзии, благосклонно брошенную ей отцом, училась слушать, говорить, колдовать и естественно пить. Он дал ей даже больше, чем много, безусловно, но была ли в этом отцовская любовь? Своего рода да, хоть порой и напоминала любовь к питомцу, чем к дочери. Она старалась закрывать глаза на дистанцию между ними, которую упорно держал Артур и выстроила такую же собственную — сначала со всеми остальными, а затем и с ним, после очередного скандала. Детям свойственно отражать поведение родителей, но тогда у Женевьев не было времени задумываться на этот счет — её ждал новый город, новая страна, а значит и новые возможности. Где-то она задерживалась на несколько месяцев, где-то даже на год, но раз за разом останавливалась в Нью Йорке. Побег из родного дома казался далеким и уже не столь важным событием после всего, что она увидела и чему обучилась за последние тридцать лет. Теперешних навыков вполне хватало, чтобы обеспечить себе хорошую жизнь, а фамилия позволяла претендовать на определенную неприкосновенность. Ева даже не думала отказываться от ковена или кровной связи, наоборот, она была рада принять активное участие в жизни сверхъестественного мира, лишь отношения с матерью остались напряженными на долгие годы, за которые ей предстояло научиться прощению и смирению. Их видение будущего в корни отличалось, в то время как Дельфина всеми силами отстаивала традиции и основы, на которых образовался ковен полторы сотни лет назад, Женевьев считала, что им необходимо идти в ногу со временем и эволюционировать. Надо отдать должное упрямству обеих, так как сошлись они ровно посередине и прекратили вмешиваться в жизнь друг друга.

И теперь Ева оказалась по ту сторону стойки старого Бобби, только уже в Сохо. Отец успешно отправился восвояси, не оставив обратного адреса или обещаний вернуться и Женевьев не могла винить его, да и просить остаться не собиралась. Она стала профессиональным торговцем информацией и была известна в магических кругах как человек, который может достать любую информацию за соответствующую цену. Где-то на этом пути она нашла себя за барной стойкой. Ремесло бармена стало для неё не только способом зарабатывать, но и идеальной маскировкой для её деятельности. Барная стойка оказалась не менее магической, чем ритуальные круги. Этот город стал для неё домом, хотя надолго задерживаться она не любила. Периодически она уезжала в Европу, где могла затаиться, набраться новых знаний или просто отдохнуть от вечной суеты. Тогда же, в 80х связалась с темными аллеями и стала вхожа во внутренний круг гильдии информаторов.

Её отношения с отцом постепенно восстановились. Артур, к тому времени живший в Денвере, приглашал дочерей на праздники и Ева даже воспользовалась приглашением.. раз или два. Он не стал отцом в полном смысле слова, но они нашли своеобразный баланс. Со временем Барби тоже оказалась в Денвере, и, хоть у сестёр было много старых обид, они не потеряли связь. Именно сестра (и некоторые личные интересы, о которых Ева не распространяется) стала поводом задержаться в Колорадо надольше. После смерти главы местной гильдии информаторов Женевьев заняла его место. Она давно заслужила уважение среди внутреннего круга, и её кандидатура не вызвала вопросов. Основавшись в Денвере, она открыла бар в концепции speakeasy, пропитанный духом Нового Орлеана. Это место стало популярным среди нелюдей, хотя в регламенте никогда не значилось ограничений к постояльцам.

Последние полгода, затихшие когда-то видения снова настигают её вопреки всем ритуалам и амулетам. Она снова видит кровь на улицах родного Нового Орлеана и пламя, пожирающее их всех. Иногда ей кажется, что то, что она видит — лишь картины темного прошлого, но порой чувство настолько реальное, что кажется, выйди сейчас она за порог и увидит одно пепелище. Женевьев знает, что что-то грядет и возможно это что-то гораздо ближе, чем Луизиана.